От рубил до нанороботов. Мир на пути к эпохе самоуправляемых систем (История технологий и описание их будущего).

Но начиная с 1830-х гг. дальнейшие трансформации привели к изменению позиции государства. Особенно это стало заметно на высших этапах промышленного принципа производства с конца XIX в. С одной стороны, классовые конфликты в общественном развитии ряда стран стали занимать очень большое место. Поэтому функционированию фабричной промышленности и положению связанных с ней социальных групп правительство стало уделять больше внимания. С другой стороны, при расширении демократии правительство хотя и явно сочувствовало имущим классам, но все же вынуждено было отказаться от принципа невмешательства в отношения капиталистов и рабочих[44]. В результате во второй половине XIX – первой половине XX в. был достигнут определенный, хотя и не всегда устойчивый, компромисс между классами, возросло влияние рабочих партий и профсоюзов.

С конца XIX в. в результате концентрации производства резко усилилось влияние монополий и олигополий. Следствием стремления финансово-промыш-ленной олигархии подмять под себя мелкий и даже средний бизнес стали особого рода конфликты между демократией и крупным капиталом. Поэтому государственная политика колебалась между интересами монополий и большинства населения как основного избирателя. (Ведь избирательное право теперь значительно расширилось.) Наиболее известный пример – антитрестовские законы в США. Демократическое государство все чаще выступало арбитром в социальных спорах, следовательно, все более становилось надклассовой силой, а режимы авторитарного типа с частной собственностью обрекались на революции, которые, как представляется, стали особым способом трансформации и модернизации обществ в Новое и Новейшее время (Гринин 2003б: 73–74; см. также: Хантингтон 1997). Роль государства в регулировании экономики возрастала[45], тем более что экономическое соперничество передовых стран приобретало все более острые формы. Но в целом еще господствовала установка невмешательства в естественный ход дел, которая, однако, трансформировалась в идею о том, что неприемлемо лишь вмешательство в бизнес, а прямая помощь государства предпринимателям вполне допустима и даже желательна (см. об этом: Шлезингер 1992: 334). Так продолжалось до 30-х гг. XX в.

Реальная классовая структура более подвижна, чем сословная (см., например: Маршалл 2005[1950]: 21). Но и она предполагает наличие определенных внеэкономических по преимуществу моментов, закрепляющих классовое неравенство. При анализе классовой структуры капитализма чаще обращают внимание именно на экономические различия классов и гораздо реже – на момент их политического и правового неравенства. Однако если взять буржуазное общество

[44] Нельзя забывать, что рост промышленного производства – это и рост городов, что не может не заботить власти, которые и сами в этих городах располагаются, и вынуждены реагировать на любые конфликты в них. Рост городов – это, в свою очередь, тесная связь бизнеса и властей в сфере городского строительства и т. д. (о связи урбанизации и зрелого государства см. подробнее: Коротаев, Гринин 2007; Korotayev, Grinin 2006; Гринин, Коротаев 2009б; Гринин, Коротаев, Малков 2010).

[45] Недаром же 1920–1930-е гг. Дж. Бернхейм определил как начало перехода от капиталистического или буржуазного общества к типу, который он назвал менеджерским (Burnhem 1941: 71) и который позже назывался по-разному – от нового индустриального до программируемого.