Начало российской модернизации и менталитет XVII века


скачать скачать Автор: Нефедов С. А. - подписаться на статьи автора
Журнал: Историческая психология и социология истории. Том 3, номер 1 / 2010 - подписаться на статьи журнала

Статья посвящена идеологическому и ментальному конфликту, которым сопровождалось начало российской модернизации в середине XVII в. Появление в России голландских и английских купцов и наемников привело к столкновению православной и протестантской духовной традиции. Следствием этого столкновения была деятельность патриарха Никона и гонения на иноземцев в начале 1650-х годов.

Ключевые слова: протестантизм, православие, менталитет, модернизация, традиция, Россия, Голландия, Англия, торговля, патриарх Никон, царь Алексей Михайлович, Кокуй.

S. A. Nefedov: The origin of Russian modernization and people’s mentality in the 17th century (pp. 48–62)

This article describes the ideological and mental conflicts that accompanied the origin of modernization in Russia in the middle of the 17th century. When Dutch and English merchants and their servants appeared in Russia, this brought about a collision between the Orthodox and the Protestant spiritual traditions. The activities of Patriarch Nikon and the persecution of foreigners in the 1650s were consequences of this clash.

Keywords: Protestantism, Orthodoxy, mentality, modernization, tradition, Russia, Holland, England, commerce, Patriarch Nikon, Tsar Aleksey Mykhailovich, Kokui. 

Когда Ричард Ченслор в 1553 году открыл морской путь в Россию, он не задумывался о том, какое влияние это окажет на судьбы людей, хотя по значению это открытие было сравнимо с открытием пути в Индию. Как и Васко да Гама, Ченслор думал лишь о торговых прибылях. «Открытие России... может показаться подвигом почти героическим, – напишет позднее Дж. Мильтон, – если бы это предприятие было внушено более высокими побуждениями, чем чрезмерная любовь к корысти и торговле» (цит. по: Алпатов 1976: 196). Слова Мильтона можно было бы сделать эпиграфом к нашей статье – речь пойдет о том, какую роль играет корысть и торговля в контакте цивилизаций.

После открытия пути вокруг Скандинавии «морскими воротами» России стал Архангельск. В Архангельск приходили десятки кораблей – по большей части голландских; отсюда русские купцы могли отправиться в плавание, и после месячного путешествия перед ними открывался вид Амстердама – центра западной цивилизации. Амстердам производил одинаковое впечатление на всех купцов и путешественников. «Я ничего не видывал такого, что бы так меня поразило, – писал один француз. – Невозможно вообразить себе, не увидев этого, великолепную картину двух тысяч судов, собравшихся в одной гавани» (Бродель 1992: 180). Большинство из этих судов были знаменитые «флейты» – корабли, обеспечившие голландцам господство на морях и позволившие захватить в свои руки мировую торговлю. С появлением флейта стали возможны массовые перевозки невиданных прежде масштабов, и голландцы превратились в народ мореходов и купцов; им принадлежали 15 тысяч кораблей, втрое больше, чем остальным европейским народам, вместе взятым. Колоссальные прибыли от монопольной посреднической торговли подарили Голландии богатства, сделавшие ее символом буржуазного процветания. Посредническая торговля – совершенно особый вид торговли, схожий с торговой интервенцией: голландцы обладали огромными капиталами и средствами давления на правительства – ведь они имели европейское оружие и господствовали на море. Таким образом, они могли добиться торговых привилегий и в некоторых случаях получали возможность организовать крупномасштабную скупку местных товаров непосредственно у производителей. Затем они везли эти товары в порты продажи, даже не заходя в Амстердам, и продавали русскую рожь в Италии, индийский перец – в Пруссии и т. д. Им было все равно, с кем торговать и чем торговать: они продавали французам оружие в то время, когда Голландия воевала с Францией. Их родиной был весь мир; они изучали чужие языки и устраивались на жительство там, где вели дела. Посредническая торговля сформировала менталитет голландских купцов. «В делах голландцев господствует чудовищная, неописуемая жадность и алчность, – писал венецианский посол, – и это покоится на догме и учении Кальвина» (Бааш 1949: 35). В соответствии с этим учением алчность была не пороком, а достоинством, и успех в делах был признаком «богоизбранности», признаком того, что удачливому дельцу обеспечено спасение души и место в раю. Достижения в торговле, таким образом, позволяли голландцам утверждать, что они являются единственными носителями всех добродетелей, свойственных западному миру (Там же: 36).

Формула о стяжании как средстве спасения души была новой для христианского мира; она была принесена Реформацией, опрокинувшей многие основы христианской этики. Хорошо известно, что раннее христианство отвергало идею наживы: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие», – говорил Иисус (Матф. 19:24). Частная собственность мыслилась прочно связанной с состоянием греховности; укорененная во зле, она сохраняла на себе печать порока. «Всякое богатство, – восклицает Иероним, – происходит от нечестия. Посему, мне кажется, весьма правильно говорят в народе: “богач – либо бесчестный человек, либо наследник бесчестного”»(Jerôme 1838: 79).

Восходившая к раннему христианству мораль католиков и православных осуждала стяжание; в 1187 году III Латеранский собор объявил, что ростовщичество осуждено Святым Писанием, отлучил ростовщиков от церкви, отказав им в христианском захоронении и в праве приносить пожертвования. Во Флоренции, изначальном центре европейского капитализма, купцов и банкиров терпели с трудом, и страстная проповедь Савонаролы стала символом борьбы против роскоши и наживы. Раннехристианская мораль допускала для богатых лишь одно средство спасения души – покаянную молитву и раздачу большей части богатств в качестве милостыни (Кудрявцев 1988: 76–86).

Протестантизм принес с собой революцию в сфере морально-этических норм – революцию, ярко освещенную в «Протестантской этике» М. Вебера. Отныне человек существует для приобретательства, которое является целью его жизни, писал Вебер (Weber 1920: 35). Это было то новое, чего не мог понять венецианский посол, упрекавший голландцев в непомерной алчности, и то, чему удивлялись православные русские люди, наблюдая за кипучей деятельностью голландцев.

Осуществляя торговую интервенцию и захватывая торговлю других народов, голландцы не могли рассчитывать на их добрые чувства. Но вместе с тем успехи голландских купцов вызывали зависть и стремление к подражанию. Голландия стала примером, вызвавшим подражание всей Европы, – по Европе стала распространяться волна модернизации по голландскому образцу. Каждое государство стремилось завести свой флот и вступить в торговлю с дальними странами – и, конечно, без голландских посредников. В 1651 году Англия запретила ввоз в страну товаров на голландских судах, затем этому примеру последовала Франция. Министр Людовика XIV Жан-Батист Кольбер осуществил масштабную модернизацию французской промышленности по голландскому образцу и создал французский флот. Повсюду по примеру голландцев создавались купеческие компании, которые строили мануфактуры и осваивали новые сферы предпринимательской деятельности. Распространяясь по Европе, волна модернизации по голландскому образцу достигла Пруссии и Австрии – здесь тоже строили мануфактуры и пытались создать свой флот. Далее наступила очередь России. С. М. Соловьев (1984: 33) писал, что основное движение российской преобразовательной эпохи – это начатое Кольбером движение подражания Голландии.

Голландская торговая интервенция в России началась сразу после Смуты, когда для торговли открылись пути в глубь страны. В 1618 году в Архангельск пришли 30 голландских кораблей, а в 1630 – около 100 голландских и несколько английских судов. В России голландцы закупали кожи, сало, меха, пеньку, поташ (продукт переработки золы, который использовали в производстве стекла и мыла). Однако больше всего купцов интересовало зерно, цены на которое в России были в 15–20 раз ниже, чем в Европе, и торговля зерном давала до 1000 % прибыли. По русским законам зерно можно было покупать только у государства, но голландцы давали взятки местным властям и скупали зерно у населения. В 1629 году в Вологде при досмотре было обнаружено 11 тайных складов, устроенных для голландских купцов. В 1630 году голландцы официально добились права проезжать от Архангельска в центральные районы и торговать в русских городах. «Голландцы, как саранча, напали на Москву и отнимают у англичан выгоды, – свидетельствует Коллинс. – Голландцы налетают, как саранча, и всюду бросаются, куда манят их выгоды. В России их принимают лучше, чем англичан, потому что они подносят подарки боярам и, таким образом, приобретают их покровительство» (Коллинс 1997: 226).

Нужно сказать, что лишь немногие страны предоставляли иностранцам столь благоприятные условия для торговли – к примеру, в Польше голландцев не пускали дальше границы. Московское правительство ценило голландских купцов потому, что они поставляли в Россию оружие, мушкеты и пушки, без которых не могло обойтись русское войско. Голландская торговая интервенция охватила всю Россию: почти в любом городе можно было встретить голландцев или их агентов, закупающих русские товары по самым низким ценам. Обороты торговли быстро росли; к середине XVII века стоимость товаров, ежегодно вывозимых из Архангельска, достигла 1,2 млн. рублей, или 6,2 млн. ливров. Это была весьма значительная сумма; для сравнения можно отметить, что стоимость французского экспорта, до реформ Кольбера осуществлявшегося (так же, как в России) на голландских судах, составляла около 16 млн. ливров. Учитывая, что население Франции было в три раза больше, чем население России, и что Франция расположена намного ближе к Голландии, нужно признать, что голландская торговая интервенция в России приобрела огромные масштабы (Новосельский, Устюгов 1955: 129–132; Платонов 1925: 98–99; Соловьев 1990: 139; Бааш 1949: 286).

Около 1630 года в Россию приехал очень богатый голландский купец Андрей Виниус, который поначалу, как и другие купцы, занимался скупкой хлеба, – иной раз он закупал до 100 тысяч пудов. Виниус сумел угодить московским приказным тем, что торговал «без хитрости и корысти», и в 1631 году он получил право свободного торга. В 1632 году Виниус обратился к царю с неожиданным предложением: он просил разрешения построить в Туле доменный завод для отливки пушек «по иностранному способу из чугуна». Идея Виниуса была проста: он собирался выручить хорошие деньги на казенных заказах, а остальные пушки вывозить за границу. Шведские чугунные пушки стоили в России примерно 1,5 рубля за пуд, Виниус предлагал поставлять по 60 копеек за пуд, а действительная цена была около 10 копеек. Как бы то ни было, для русского правительства это было чрезвычайно выгодное предложение: голландцы сами, с минимальной помощью, обещали построить домны, привезти мастеров, раскрыть все секреты, научить русских литейному делу и снабдить русское войско пушками. К 1637 году Виниус построил в районе Тулы четыре завода; однако строительство требовало больших затрат, и голландский предприниматель был вынужден взять в компаньоны двух других купцов, Петра Марселиса и Телемана Акему. Через некоторое время компаньоны рассорились, не поделив прибылей; в характерном для голландцев стиле они называли друг друга «бездушными шельмами». В конечном счете Марселис и Акема отняли у Виниуса его дело, но Виниус все же не остался внакладе, он по-прежнему слыл очень богатым человеком. Царь оказывал уважение Виниусу, давал ему пору- чения по иностранным делам и наделил пышным титулом: «Его царского величества Российского государя комиссар и московский гость» (Гамель 1828: 6–12, 27; Новосельский, Устюгов 1955: 88–89; Платонов 1925: 12; Бакланов и др. 1934: 13, 56; Соловьев 1990: 291).

Марселис и Акема также пользовались большим почетом у царя; они расширили предприятие Виниуса, и к 1660 году в России было уже семь заводов, которые могли выпускать сотни пушек в год. Биограф Марселисов говорит о них: «Это – эксплуататоры, сумевшие втереться в доверие правительству и приобрести себе выгодные права, но в то же время это – люди энергичные, умевшие широко поставить задуманное ими предприятие. Значение их в истории русской промышленности этой эпохи чрезвычайно велико: они были представителями капитала в тогдашнем русском обществе, жившем еще в сфере натурального хозяйства...» (цит. по: Платонов 1925: 126). Марселисы, Виниус, Акема – это были изощренные предприниматели-менеджеры, волею случая попавшие в средневековую патриархальную страну; они делали свой бизнес без зазрения совести и с максимальной эффективностью. «Деловой расчет легко разрастался у них до эгоистического меркантилизма, в особенности когда дело касалось русских, как лиц чуждых для них, – писал Д. Цветаев (1890: 338). – Ведь даже люди их собственной среды, одинаковые по привычкам и положению, терпели часто в неминуемой взаимной борьбе».

В то же время нельзя не признать, что деятельность этих «капиталистических хищников» приносила очевидную пользу России; голландские капиталисты создали русскую металлургическую промышленность и обеспечили русскую армию современной артиллерией. Это был очевидный успех политики привлечения иностранных инвестиций; в 1646 году в Голландию было вывезено 600, а в 1647 году – 340 пушек. В 1668 году Марселис докладывал в посольский приказ, что «литых пушек мочно сделать, сколько надобно», ядра и гранаты изготовляли на тульских заводах десятками тысяч. Хуже было с мушкетами, их делали мало, и приходилось закупать огромные партии мушкетов в Голландии и Швеции (Олеарий 1986: 333; Епифанов 1969: 267; Бакланов и др. 1934: 57, 131).

Иностранные купцы строили в России не только пушечные заводы. Голландец Демулин построил канатную фабрику в Холмогорах, Фимбрант завел производство по выделке кож, «астрадамлянин» Е. Коет создал стекольное и поташное производства. В лес- ной России выжиг золы и поташа был чрезвычайно выгодным делом, привлекавшим многих предпринимателей. В 1644 году полковник Краферт получил разрешение организовать производство поташа в Муромских лесах. В Муромском и Арзамасском уездах располагались вотчины многих московских вельмож, и – видимо, по примеру Краферта – московские бояре тоже стали выжигать поташ и продавать его голландцам. Почувствовав вкус огромных прибылей, некоторые представители знати были буквально охвачены лихорадкой предпринимательства. Бояре Б. И. Морозов и Я. К. Черкасский с начала 40-х годов скупали лесные земли Арзамасского уезда и заводили будные станы для производства поташа. Морозов занимался и другими прибыльными делами: одно время он был компаньоном Виниуса, и, очевидно, по его примеру выписал из-за границы мастеров и основал небольшой доменный завод. В торговые операции с голландцами были втянуты и некоторые русские купцы – ярославцы Назарий Чистой и Антон Лаптев ездили со своими товарами в Голландию (Бакланов и др. 1934: 13; Соловьев 1990: 292, 458; Новосельский, Устюгов 1955: 104, 119; Щепетов 1961: 29–30; Патрикеев 1967: 113, 114, 198; Курц 1915: 51–52).

Таким образом, часть русской знати и купечества увлеклась примером голландцев: эти русские «западники» занимались предпринимательством и подражали иноземцам в быту, украшали свои дома картинами, покупали часы и музыкальные инструменты. Некоторые учили иностранные языки, к примеру, известный купец Петр Микляев испросил разрешение, чтобы его сын учился немецкому и латыни. Вопреки православной традиции многие подстригали или брили бороды. «сею ересью не токмо простые, но и самодержавные объяты быша», – свидетельствует современник (цит. по: Платонов 1925: 79). Пример подражания немецким вкусам подавал двоюродный брат царя Никита Иванович Романов. В его доме постоянно играли немецкие музыканты, он одевался сам и одевал свою свиту в немецкое платье; все это вызывало крайнее неудовольствие патриарха (Олеарий 1986: 339, 355).

Русские «западники» составляли «партию реформ», но их было сравнительно немного. Что думало по поводу голландского вторжения большинство населения? Вспомним Коллинса: «Голландцы, как саранча, напали на Москву и отнимают у англичан хлеб...» Если «нападение саранчи на Москву» вызывало недовольство у англичан, то естественно, оно вызывало яростный протест и у русских купцов. В 1628 году царю была представлена первая челобитная с протестами против торговли иноземцев. Купцы писали, что после Смуты иноземцы проникли внутрь московского государства, они покупают дворы в городах, держат на них свои товары, не заявляя о них в таможню, продают свои товары в розницу, чем у русских «торги отняли». Они занимаются даже внутренней торговлей – скупают в устье Двины соль и продают ее в Москве. Товарами, скупленными в России, они торгуют меж собой в Архангельске, не платя пошлин. Такие массовые челобитья повторялись много раз: в 1635, 1637, дважды в 1639, в 1642, 1646 годах; купцы и посадские люди жаловались на свое «конечное разорение» и все настойчивее просили закрыть внутренние районы для иноземной торговли (Соловьев 1990: 288–289; Платонов 1925: 99–100; Смирнов 1948: 14).

«Конечное разорение» привело к тому, что на Руси крепко невзлюбили «галанских», «аглицких», «амбурских» и других «немцев». Появление иноземцев на улицах сопровождалось недружелюбными возгласами: «Кыш на Кокуй, поганые!», а мальчишки были не прочь запустить им вдогонку камень. «Их громко обзывают глупейшей бранью, “шишами”, – свидетельствует Рейтенфельс (1997: 348), – ведь, право, этим шипением (“кыш!” – С. Н.) обычно пугают птичек». По утверждению Олеария (1870: 371), от названия слободы Кокуй возле Москвы, где проживало много немцев, происходит самое грязное русское ругательство. Поджоги домов в Кокуе и нападения на «немцев» были нередким явлением. Помимо непомерной алчности им вменяли в вину «скобление рыла», то есть бритье бород, и курение «богомерзкой травы» – табака. Неприятие иностранцев объяснялось не только торговыми интересами, это был конфликт людей, принадлежавших к разным культурам и имевших разный менталитет (Витсен 1996: 153; Уланов 1991: 48–50).

Как голландская, так и русская культура имели в своей основе религиозную традицию: в одном случае это было учение Кальвина с его идеалом стяжания, в другом – православие с его восходящими к раннему христианству идеалами любви и братства. Православные идеалы были сильны своей близостью изначальному строю жизни русской крестьянской общины. Символом тогдашней крестьянской жизни были традиционные праздники, Пасха и Троица, когда все село собиралось на пир-братание, «братчину»: возле церкви ставили столы, выносили иконы и, помолившись, приступали к пиршеству. На братчинах царила христианская атмосфера любви и братства, здесь мирили поссорившихся и творили общинный суд; всем миром выбирали старосту и сотского. Община следила, чтобы все было по справедливости, и помогала нуждающимся: существовал древний обычай «помочи», когда весь «мир» строил дом погорельцу или убирал поле заболевшего крестьянина (Горская 1990: 142–143; Зеленин 1991: 361–362).

Еще одним символом тогдашней русской жизни был монастырь – это другая община, существовавшая рядом с крестьянской. Если крестьянская община вела свое начало с дохристианских времен и допускала кое-какие отступления от строгих требований Иисуса (в том числе и частную собственность), то русская монашеская община было устроена прямо по заветам Христа. По-гречески монастырь назывался «киновий», а по латыни – «коммуна»: русские монахи жили, как первые христиане, «коммунами». «У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее», – говорится в «Деяниях Апостолов». Монахи работали в поле, питались за одним столом «чем бог пошлет», приглашали за этот стол всех странников, давали приют старикам и больным, а в годы неурожаев безвозмездно раздавали крестьянам хлеб. Олеарий говорит о суровом образе жизни русских монахов: они носили грубую одежду, не ели мяса и свежей рыбы, не держали вино и водку, питались тем, что выращено в своем хозяйстве (Олеарий 1986: 407, 409). Монахи проводили жизнь в труде и молитве, они все отдавали бедным, их заповедями были нестяжание и любовь к ближнему своему. «Станем любить друг друга не словом или языком, но делом и истиною», – говорится в Послании Иоанна Богослова. Но не только монахи – все русские, в городах и деревнях, считали своим долгом помогать беднякам. «Они отличаются беспримерной благотворительностью по отношению к бедным, – свидетельствует Рейтенфельс, – для их просьб у них всегда открыты уши и разжаты руки». Тосканский посол с изумлением наблюдал, как у богатых домов поутру собирались группы нищих, и им никогда не отказывали в похлебке. Другой народной чертой, вызывавшей удивление ино- странцев, было знаменитое русское хлебосольство, желание накормить и напоить гостя «до упаду». «Они думают, что невозможно оказать гостеприимство или заключить тесную дружбу, не наевшись предварительно и не напившись за одним столом», – писал Рейтенфельс (1997: 346, 349). Любопытно, что иноземцы из Не- мецкой слободы впоследствии заимствовали обычай хлебосольства у русских (Ковригина 1992: 145).

Россия была сельской страной, и ее облик определялся деревнями, монастырями и церквями на зеленых холмах. Городов было мало, и купцы не играли такой роли, как в Голландии; по существу, единственным крупным городом, средоточием купеческого населения, была Москва. Торговля определяет нравы независимо от страны и от религии, и в своем стремлении к наживе московские купцы мало отличались от голландских. «Как только они начинают клясться и божиться, знай, что тут кроется коварство, ибо клянутся они с намерением обмануть», – писал о московских купцах Сигизмунд Герберштейн (1988: 127). Олеарий рассказывает анекдотическую историю, как московские купцы, которых один голландец «надул» на огромную сумму, упрашивали его вступить в их товарищество и научить своему «искусству» – и Коллинс свидетельствует, что действительно с тех пор, как москвичи стали вести дело с голландцами, они усовершенствовались в обманах (Олеарий 1870: 168; Коллинс 1997: 226). Однако наблюдательные иностранцы не могли не заметить, что москвичи не похожи на других русских. «Народ в Москве гораздо хитрее и лукавее всех прочих... – свидетельствует Герберштейн (1988: 133), – они и сами прекрасно знают об этом обстоятельстве, а потому всякий раз, когда обращаются с иноземцами, притворяются, будто они не московиты...» Точно так же и Рейтенфельс (1997: 346) говорит, что москвичи считаются намного более хитрыми, чем жители провинции. Таким образом, не московские купцы определяли менталитет русского народа – хотя нужно, конечно, учитывать, что разные социальные слои имеют разные обычаи.

Иностранцы, посещавшие Россию в XVI–XVII веках, отмечали исключительную набожность русских (Ключевский 1991: 10). В го-родах на каждые пять домов приходилось по церкви; бесчисленные купола и колокольный перезвон создавали непередаваемую атмосферу православного царства, «Святой Руси». В соответствии с православной традицией «Святая Русь» воспринималась как единая община, связанная узами любви и взаимопомощи. Главой этой общины был царь, символ правды и справедливости. «Люби правду и милость и суд правой и имей попечение от всего сердца о всем православном христианстве», – таково было главное напутствие царю в старинном чине венчания (Приселков 1989: 248). Православные видели в царе своего защитника и опору, всякий мог обратиться к царю с челобитьем, и судьям давался строгий наказ быть внимательными к жалобщикам: «А каков жалобник к боярину приидет и ему жалобников от себе не отсылати, а давати всемь жалобником управа…» (цит. по: Черепнин 1951: 282). При всем своем могуществе царь выступал как слуга Бога: в Вербное воскресенье он шел в торжественной процессии, ведя на поводу ослика, символизировавшего животное, на котором Иисус въезжал в Иерусалим (Христа изображал патриарх, а новым Иерусалимом была Москва). Святой обязанностью царя было молиться за Русь и совершать паломничества по монастырям; Иван IV однажды прошел босым 38 верст от Москвы до Свято-Сергиева монастыря (Савва 1901: 138; Биллингтон 2001: 99). Алексей Михайлович стоял на всенощных по шесть часов и отбивал по тысяче поклонов; он держал во дворце, как в богадельне, убогих стариков и нищих. Перед Пасхой царь обходил тюрьмы, разговаривал с колодниками, миловал тех, кто искупил вину, и платил за тех, кто сидел за долги, если они задолжали не из корысти. Коллинс (1997: 225) свидетельствует, что царь тратил на выкуп должников очень большие деньги, а Олеарий утверждает, что в Московии существовала государственная система помощи нуждающимся крестьянам. «Если кто-нибудь из них обеднеет вследствие неурожая или по другим случайностям и несчастьям, – говорит Олеарий (1986: 356), – то ему, будь он царский или боярский крестьянин, от приказа или канцелярии, в ведении которой он находится, дается пособие, и вообще обращается внимание на его деятельность, чтобы он мог снова поправиться, заплатить долг свой и внести подати начальству».

Православная традиция любви и взаимопомощи, общинный строй жизни, отеческое отношение царя к подданным и обычай советоваться с ними на соборах – все это позднее стало именоваться русской«соборностью». В трудах славянофилов «соборность» стала воплощением «русской идеи», тем, что отличало «Святую Русь» от «корыстного и растленного Запада». Россия была единственной страной, сохранившей истинную веру – православие; она была окружена врагами Бога, «еретиками», «латинянами» и «магометанами». Вековая борьба под знаменем веры позволяла русским, подобно древним евреям, считать себя народом, избранным Богом. Иван Грозный постоянно ссылался на «Книгу царств» и представлял себя библейским царем, ведущим избранный народ на борьбу с «ханаанянами» и «филистимлянами». Своеобразным символом отношения к окружающим народам был обычай, когда царь подавал послу руку для поцелуя, а потом омывал ее в чаше (Георгиева 2001: 35–36; Биллингтон 2001: 106).

Православие предписывало определенные правила поведения в обыденной жизни. «Вся домашняя жизнь велась по полумонашеским правилам “Домостроя”», – отмечает Дж. Биллингтон (2001: 100). Царские указы напоминали православным, что в воскресные дни и праздники они должны приходить в церковь и смиренно слушать проповедь. Запрещается соблюдать старые языческие обычаи: «Скоморохов и ворожей в дома к себе не призывать, медведей не водить, на браках песен бесовских не петь и никаких срамных слов не говорить, личин на себя не одевать, кобылок бесовских не наряжать» (Акты… 1842: 125–126). Не поощрялись занесенные «латинянами» или «магометанами» «новые веяния»: игры в карты, зернь, шахматы, игра на музыкальных инструментах. Особо тяжким преступлением считалось курение табака – курильщикам безжалостно резали носы. «Сребролюбие» также было не в почете. «Все, что имеешь, продай и раздай нищим», – сказал богачу Христос. Это не касалось знати, которая обладала богатствами в силу приближенности к царю, но обладателям неправедно нажитого приходилось опасаться доносов. «Все подданные царя открыто признают, что все они целиком и все их имущество принадлежат Богу и царю, – свидетельствует Рейтенфельс (1905: 100), – и прячут все, что есть у них дорогого, в сундуки или подземелья, дабы другие, увидев, не позавидовали бы...»

Несхожесть православных и протестантских традиций проявлялась буквально на каждом шагу. К примеру, русским запрещалось работать по воскресеньям, голландцы же часто работали в святой день (и во все дни, когда требуют дела); они сравнительно редко посещали церковь, а их молельные дома с голыми стенами и короткой незатейливой службой выглядели оскорблением Бога, прибежищем ереси. У протестантов не было в обычае любить ближнего своего и давать подаяние – поэтому они воспринимались как жадные бездушные «еретики». Если «еретик» входил в русскую церковь, то она считалась оскверненной; нужно было очистить ее от «скверны»: вымыть полы и освятить особым обрядом; «еретику» же могло сильно не поздоровиться, его могли даже убить. «Нечистые» протестанты ни в коем случае не должны были держать в своих домах русские иконы. Еще в 1628 году русским было запрещено наниматься на службу к «еретикам», чтобы «не повредили душу» (но этот указ плохо выполнялся: «еретики» платили слугам хорошие деньги). Торговые сделки должны были совершаться в лавках, нельзя было заходить в дома к «еретикам» и дружить с ними. Священникам было категорически запрещено разговаривать с иноземцами (Уланов 1991: 48–50; Нечаева 1991: 78; Бааш 1949: 18; Ключевский 1991: 10; Цветаев 1890: 331–334).

Конечно, проблемы российской действительности тех лет не сводились к взаимоотношениям с иностранцами – в стране было много внутренних проблем. Главной из них была военная слабость, которая обернулась страшным разорением во времена Смуты. Осознание военно-технической отсталости привело к попыткам формирования наемной армии в начале 1630-х годов, потом в 1650-х годах и, наконец, при Петре I. Перед лицом исходящего от Запада вызова создание новой армии было вопросом жизни и смерти, который побуждал к реформам. Поэтому главная заслуга реформаторов заключалась в понимании угрозы, перед которой стоит страна, и того, что ответить на силу Запада можно только с помощью Запада. В сущности, это было понимание необходимости модернизации по западному образцу, и это было чрезвычайно важно: в большинстве стран Востока не понимали этой необходимости, и эти страны стали колониями европейских держав.

Литература

Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией: в 5 т. Т. IV. 1842. СПб.: тип. Экспедиции заготовления гос. бумаг.

Алпатов, М. А. 1976. Русская историческая мысль и Западная Европа. XVII – первая половина XVIII века. М.: Наука.

Бааш, Э. 1949. История экономического развития Голландии в XVIXVIII веках. М.: Изд-во иностр. лит-ры.

Бакланов, Н. Б., Мавродин, В. В., Смирнов, И. И. 1934. Тульские и каширские заводы в XVII веке. М.; Л.: ОГИЗ.

Биллингтон, Дж. 2001. Икона и топор. М.: Рудомино.

Бродель, Ф. 1992. Материальная цивилизация, экономика и капитализм в XV–XVIII веках: в 3 т. Т. 3. М.: Прогресс.

Витсен, Н. 1996. Путешествие в Московию 1664–1665. СПб.: Симпозиум.

Гамель, И. 1828. Описание Тульского оружейного завода в историческом и техническом отношении. М.: тип. А. Семена.

Георгиева, Т. С. 2001. Христианство и русская культура. М.: ВЛАДОС.

Герберштейн, С. 1988. Записки о Московии. М.: Изд-во МГУ.

Горская, Н. А. (ред.) 1990. История крестьянства СССР с древнейших времен до Великой октябрьской социалистической революции: в 5 т. Т. 2. М.: Наука.

Епифанов, П. П. 1969. Очерки по истории армии и военного дела в России (вторая половина XVII – первая половина XVIII века): дис. … д-ра ист. наук. М.

Зеленин, Д. К. 1991. Восточнославянская этнография. М.: Наука.

Ключевский, В. О. 1991. Сказания иностранцев о Московском государстве. М.: Прометей.

Ковригина, В. А. 1992. К проблеме взаимовлияния русской и западноевропейской культур в конце XVII – первой четверти XVIII века. В: Копылов, А. Н. (ред.),Русская культура в переходный период от Средневековья к Новому времени(с. 140–149).М.: Ин-т рус. ист. РАН.

Коллинс, С. 1997. Нынешнее состояние России. В: Либерман, А. (сост.), Утверждение династии (с. 185–230). М.: Рита-Принт.

Кудрявцев, О. Ф. 1988. Собственность как нравственно-правовая проблема в идеологии христианского средневековья. В: Чиколини, Л. С. (ред.), Культура и общественная мысль: Античность. Средние века. Эпоха Возрождения (с. 76–86). М.: Наука.

Курц, Б. 1915. Состояние России в 1650–1655 годах по донесениям Родеса. Чтения в ОИДР II, 2: 1–246.

Нечаева, В. В. 1991. Малорусско-польское влияние в Москве и русская школа XVII века. В: Мартышкин, А. М. (сост.), Три века. Т. II. (с. 39–76). М.: ГИС.

Новосельский, А. А., Устюгов, Н. В. (ред.) 1955. Очерки истории СССР. Период феодализма. XVII век. М.: Изд-во АН СССР.

Олеарий, А.

1870. Подробное описание путешествия голландского посольства в Московию и Персию. М.: Общ-во истории и древностей российских при Моск. ун-те.

1986. Описание путешествия в Московию. В: Лимонова, Ю. А. (сост.), Россия XV–XVII веков глазами иностранцев (с. 287–470). Л.: Лениздат.

Патрикеев, Д. И. 1967. Крупное крепостное хозяйство XVII в. Л.: Наука.

Платонов, С. Ф. 1925. Москва и Запад в XVIXVII веках. М.: Сеятель.

Приселков, М. Д. (ред.) 1989. Полное собрание русских летописей. Т. 12. Л.: Наука.

Рейтенфельс, Я.

1905. Сказание светлейшему герцогу тосканскому Козьме Третьему о Московии. М.: тип. Об-ва распространения полезных книг, арендуемая В. И. Воронцовым.

1997. Сказание о Московии. В: Либерман, А. (сост.), Утверждение династии (с. 231–406). М.: Рита-Принт.

Савва, В. И. 1901. Московские цари и византийские василевсы. Харьков: тип. М. Зильберберг.

Смирнов, П. П. 1948. Посадские люди и их классовая борьба до середины XVII века: в 2 т. Т. 2. М.; Л.: Изд-во АН СССР.

Соловьев, С. М.

1984. Публичные чтения о Петре Великом. М.: Наука.

1990. Соч.: в 18 кн. Кн. 5. М.: Мысль.

Уланов, В. Я. 1991. Западное влияние в Русском государстве. В: Мартышкин, А. М. (сост.), Три века. Т. II. (с. 39–76). М.: ГИС.

Цветаев, Д. 1890. Протестантство и протестанты в России до эпохи преобразований. М.: б. и.

Черепнин, Л. В. 1951. Русские феодальные архивы XIV–XV веков. Ч. 2. М.: Изд-во АН СССР.

Щепетов, К. Н. 1961. Помещичье предпринимательство в XVII веке (по материалам хозяйства князей Черкасских). В: Устюгов, Н. В. и др. (ред.), Русское государство в XVII веке. М.: Изд-во АН СССР.

Jerôme, Saint. 1838. Oeuvres. Paris: M. Benoit.

Weber, M. 1920. Gesammelte Aufsätze zur Religionssoziologie. Bd. I. Tübingen: Mohr.